Через некоторое время Маурицио сказал:
— Ты сможешь простить нас, Оливия?
Я ничего не ответила. Что я могла ему сказать?..
— Мы все знаем правду, — продолжал Маурицио. — Мы все знали, как относится к тебе Лука, задолго до того, как он увез тебя в Лондон. Нам нужно было поддерживать вас, а мы все время пытались вас разлучить.
Я покачала головой. Слишком поздно. Уже ничего нельзя было исправить.
— Мы не захотели и не смогли понять Луку, — сказал Маурицио. — Он сделал то, что должен был сделать, а мы, вместо того чтобы корить себя за то, что вынудили его к таким действиям, во всем винили тебя. Все это время мы во всем винили тебя. Мы очень виноваты перед тобой, Оливия.
Я закрыла глаза. Маурицио вздохнул.
— Так было проще всего, и это устраивало всех нас, — сказал он. — Особенно Анжелу. Но это было неправильно.
Небольшие волны, разбиваясь о гальку, откатывались назад и снова набегали на берег. Дождь, струящийся с неба, растворялся в море. Вечный, неизбежный круговорот… Все возвращалось на круги своя.
Я вернулась в Лондон.
Моя сестра Линетт настояла на том, чтобы я осталась у них с Шоном. Она выделила мне свободную спальню, поставила на туалетный столик вазу с цветами, принесла журналы, «Лукозейд» и кишмиш и ухаживала за мной, как за тяжелобольной. Она предоставила в мое распоряжение старый лэптоп Шона и посоветовала написать обо всем, что со мной произошло. Она сказала, что это принесет мне облегчение, и она была права.
Вот уже несколько месяцев мои родственники нежны, добры и терпеливы, как святые. Они готовят мне напитки и бутерброды, а я с удовольствием помогаю им в приятных повседневных хлопотах: обрезаю увядшие розы в саду, крашу оконные рамы и шью новые чехлы для диванных подушек. Линетт все время пытается вовлечь меня в обсуждение телевизионных передач. Ей нравятся документальные фильмы о людях, которые покупают старые сараи и превращают их в красивые дома. Шон старается рассмешить меня и снабжает алкоголем. Он тоже курит самокрутки, и я с удовольствием вдыхаю знакомый сладковатый запах табака. Когда они уходят на работу, я пишу свою исповедь и валяюсь в постели. Иногда я хожу гулять. Черная собака тоски всегда со мной. Я понимаю, что она никуда не денется, пока я не научусь жить самостоятельно.
Мне очень не хватает Криса и его кафе. Я позвонила ему и объяснила, почему так внезапно исчезла. Он сказал, что главное то, что уехала я не из-за него, и он очень этому рад. Я рассмеялась. Он сказал, что тоже скучает по мне, и пообещал приехать в Лондон, чтобы я показала ему достопримечательности. Периодически он присылает мне открытки с рецептами на обороте. Мы с Линетт иногда пытаемся что-то приготовить, хотя уже давно поняли, что ни из нее, ни из меня никогда не получится хорошая повариха.
Я пытаюсь найти кафе, в котором бы чувствовала себя уютно и анонимно. В парке есть озеро с островом посередине, а на этом острове есть некое заведение, попасть в которое можно, только перейдя через небольшой деревянный мостик. По озеру плавают лебеди, утки и гуси, и гуляющие подкармливают их хлебом. Недавно я заметила, что в озере появились головастики, а в воздухе восхитительно пахнет весной, особенно по утрам.
Кафе на острове — это, кажется, то, что мне подходит. Хозяйка — тучная женщина с полными руками и двойным подбородком — много смеется и называет всех «цыплятками». Ее огромная грудь мягко колышется, когда она ставит кофе на мой столик. В этом кафе приятно почитать книжку или полистать рекламные проспекты художественных выставок, концертов и различных манифестаций.
По воскресеньям к нам на обед обычно приходят Стефано и Бриджет с детьми. Иногда они приглашают нас к себе. Мы много говорим о Луке, но никогда не вспоминаем о Марке, разве что только мимоходом. Стефано сказал, что семья могла отобрать у меня могилу Луки, но это ничего не значит, потому что сердце Луки всегда будет принадлежать мне. И все те годы, которые мы провели вместе, принадлежат только нам двоим, и никто не сможет отнять их у меня. Мне были приятны его слова, пусть даже кому-то они могут показаться шаблонными. Мы все слишком много пьем, даже Линетт, а выпив, размякаем, надеваем розовые очки и смотрим сквозь них на свое детство и юность.
Самая прекрасная новость за последнее время — это то, что я снова получила работу. Я приступаю на следующей неделе. Опыт, который я приобрела, будучи ассистенткой профессора в Уотерсфордском университете, сослужил мне добрую службу. Благодаря ему я была привлечена к работе над самым грандиозным историко-литературным проектом десятилетия. Исследования профессора, обнаружившие лесбийские склонности Мариан Рутерфорд, положили начало совершенно новому направлению в изучении ее литературного наследия. Все ее книги были переизданы и переосмыслены. Учебные планы также были откорректированы с учетом открывшихся обстоятельств жизни писательницы.
Профессор переехал из Уотерсфорда в Лондон, где перед ним открывались значительно более широкие возможности. Здесь он мог продолжать свои исследования, писать книги и выступать по телевидению. Он попросил меня снова стать его ассистенткой, потому что у нас очень хорошо получалось работать вместе и в то же время — независимо друг от друга.
И Лука.
Лука умер, но он всегда будет со мной. Он в крови, которая течет по моим жилам, он в каждой мысли, которая рождается в моем мозгу, он в каждом моем шаге, в каждом цветке, который я срываю, в каждой птице, каждом листочке, каждой дождевой капле, каждом слове, каждом отпечатке пальца, каждой звезде, каждом рассвете и каждом закате.